Малыш медвежонок не говорит. Багульник на поляне зацвел в третий раз, а сын медведя ещё не произнёс ни слова. И когда большая барсучиха, воткнув тетеревиное перо в хвост, решительно вошла в круг солнца, дабы испросить у богов первого медвежьего слова, он лишь растерянно улыбнулся. Нужны ли слова, если ими не описать тех снов, что видятся наяву? О чем говорить, если не о том, как каждую ночь вслед за игривой рыбой-луной он — сын медведя, ныряет в прохладное тёмное небо, а выныривает где-то в других мирах, о которых никто не слыхивал, даже барсучиха? Кто поверит, если сказать, что на том конце света небо — это земля, а земля — это небо? Большая барсучиха тяжело дыша, вытирает вспотевший нос и, протягивая пустоту в ладошке, говорит ему: «Ка-мень — твоё слово. Ка-мень.» Сын медведя молчит. Бережно, словно бабочку, берёт он в лапы пустоту, чтоб ночью тайком отпустить на свободу. Слова, пожалуй, нужны не всем.